|
Ты пришел сюда сам,
по своей воле. Но что ты делаешь здесь, на грязной окраине пригородного
поселка, куда даже днем опасается заглянуть милиция? Да, ты –
не милиция, а совсем наоборот, уж это-то заметно сразу. Но вопрос
все равно остается без ответа. Ничего, сейчас узнаем. Возьмем,
да и проследим осторожненько…
Наверное, девушки тебе
на шею вешаются. Те, которые древнейшей профессии.
Впрочем, и остальные
смотрят без отвращения. Ты высок, светловолос, коротко стрижен,
с хорошими русскими чертами лица. А фигура-то, фигура! Шварценеггер
от зависти побелеет и сожрет сценарий «Терминаторов». Всех трех
сразу. И упакована эта самая фигура в костюм, явно сшитый по заказу
в недешевом ателье. Ярковастенько, правда, но кто сейчас таким
не грешит? Как там у вас кольца называются? «Гайки»? Ну, ты прямо
слесарь… Эх, где мои-то годы молодые, и не вспомнить уже!
А на джипе в такую глухомань
ты все-таки зря заехал. Выйдут во-он из тех бурьянов в полтора
человеческих роста добры молодцы с монтировками… Что, не страшно?
Да ладно, ладно, знаю, что не выйдут. Ты – личность известная,
твое красть – себе дороже выйдет… Но местность здешняя и тебя
пробрала маленько, признайся! А иначе зачем кобуру под мышкой
лапаешь?! Уж, наверное, не бутерброд там носишь!
Ну-ка, ну-ка, интересненько...
Значит, по лопухам, потом от свалки налево, на гнилой мост через
занюханную речушку (осторожней, ты, умник! Эти доски, еще когда
крепкими были, не на твой вес рассчитывались! Ну да, правильно,
почертыхайся. Ого, какой загиб! Растете, молодежь… Ладно, не беда,
тут тебе все равно по щиколотку, вброд доберешься. Ботиночки фирменные
жаль – так кто ж просил к нам в полном фасоне заявляться?!).
Реку ты перешел, а теперь
куда? Вот по этой тропинке?! Рехнулся, милый?!! А ты знаешь, кто
там… Знаешь. Твои ведь люди весь прошлый месяц вокруг да около
шныряли.
Эх, глупая голова на
широких плечах, неразумная, ну да мне-то что! Раз уж увязался
я за тобой, так почему бы и не поглядеть? Прятаться я давно навострился…
А Хозяйка той развалюхи, куда ты так уверенно направился, на мелочевку
вроде меня, на духов приблудных, неприкаянных, домовых бывших,
с домами своими умирающих, внимания не обращает. Не ее полета
пичуги. Ты меня, может, и понял бы, но извини – я в таких делах
никому не советчик. Хоть и не живу, но помирать тоже не хочется.
Ненавижу себя за это – а цепляюсь за стерву-жизнь.
Подошел к калике, болтающейся
на одном петле. Немного подумал – толкать? не толкать? а вдруг
совсем отвалится? – и осторожно приоткрыл. С трудом протиснулся
между калиткой и забором и потопал к подслеповатой хате, вросшей
в землю. Белая занавесочка, невесть откуда взявшаяся на кривом
окне, смотрелась бельмом на глазу. Ты постучал в дверь, и она
сама отворилась. Удивлен? Неужели тебе не объяснили, что живущей
здесь женщине никакие замки и засовы не нужны?
О, ты уже внутри. Храбре-ец…
В былые времена под этой дверью по часу стояли, с ноги на ногу
переминались, не решались зайти. Ну и я за тобой. Не пропустить
бы интересненького!
Суетное любопытство
маленького духа, жалкого и беспомощного, коротающего время в тоскливом
ожидании смерти…
В горнице (вот как это
называлось, дружок!) тебе ударил в нос запах разнотравья. Ароматы
волнами расплывались по комнатенке, становясь видимыми, осязаемыми…
У тебя закружилась голова, а ноги, наоборот, налились тяжестью…
– Стул перед тобой,
– резкий женский голос донесся из угла комнаты.
Он неожиданности ты
с размаху плюхнулся на жесткий табурет и лишь тут увидел Хозяйку
– Хозяйку! – дома.
Она и впрямь была старой
ведьмой. Морщинистая бабка, плоть которой, казалось, усохла, а
складки кожи нелепо и уродливо громоздились одна над другой. Покрытые
пятнами руки перебирали пучки трав. Одета Хозяйка была в простой
серенький ситцевый халатик, причем двух пуговиц не хватало, а
остальные, что называется, собирались «с бору по сосенке». На
ногах – шерстяные носки и разбитые шлепанцы.
Только почему-то – в
глазах двоится, что ли? – вместо старой развалины тебе нет-нет
да и чудился иной образ: роса на траве, запрокинешь голову – кроны
сосен косятся друг на друга… и женщина в желтеньком сарафане.
Смотрит спокойно, а бесенята в глазах – солнечные зайчики шутки
играют… И такая женщина, ради которой не имущество свое – жизнь
отдашь, да спасибо скажешь, ежели возьмет, не побрезгует.
Пропасть, омут бездонный.
А тянет, так тянет…
Хозяйка оставила в покое
травы, перевела взгляд на тебя.
– Ну, зачем явился,
гость незваный? – Глазки у Хозяйки черные, острые, все увидят.
О чем ты подумал? Ах да, родные образы… Словно в два ствола пистолетных
заглянул. Заряженных.
– Пелагея Степановна,
– начал ты, представившись, – мне тут один наш общий знакомый
говорил, что вы гадать хорошо умеете…
– Сроду не гадала, –
процедила старуха, – а говорили тебе, сокол ясный, что я порчу
на людей навожу. Что Фимку Королька за месяц в могилу свела по
заказу Яшки Панцера, покойника. И почему Яшенька раньше времени
на тот свет отправился – тоже, небось, тебе доложили. Обо мне
он по пьянке проговорился… Что, верно?
– Верно, – выдохнул
ты. По хребту потекла струйка холодного пота.
Хозяйка всплеснула руками.
– Вот ведь народ сволочной!
– заголосила-запричитала она, – и все бы им трепаться, на бабку
напраслину возводить. Ну, ты, мил-человек, подумай, мозгами-то
пораскинь: кто Фимка с Яшкой, а кто я, сирота неприкаянная?! Нет,
ляп-ляп язычищами! Да как в это поверить можно? Такой порчи и
на свете-то нет!
– А я верю, – выдавил
из себя ты, – вы это сделали, Пелагея Степановна. И не только
это. Я перед тем, как сюда идти, побазарил… извините, поговорил…
поговорил, в общем, с людьми. Уважают вас и боятся. Вы все можете.
Я… в ученики проситься пришел.
Тишина. Долгая. Как
дорога на казнь. Наконец старуха пошевелила губами (ах, красавица,
лесная нимфа! погоди, куда ты… постой!) и спокойным рассудительным
тоном, словно и не она тут только что изображала праведное негодование,
произнесла:
– Фени вашей, или как
там вы ее сейчас называете, я и впрямь не терплю. Сейчас язык
наш все, кому не лень, засоряют и поганят. Да и могу я не все.
Стара я стала, скоро оплачивать дела мои грешные придется. Не
боишься? Там, – костлявый палец ткнул вверх, – таких, как я, не
любят.
– Да я по-любому для
рая уже не гожусь, – попробовал отшутиться ты, но осекся под пристальным
взглядом.
– Годишься ты или нет
– это не тебе решать. Там дела наши взвесят, и воздастся каждому
по заслугам его… В ученики, говоришь, захотел? А зачем тебе это,
не поделишься с бабулькой?
– Ну… – ты растерялся,
– в делах пригодится…
– Пошел вон, – ровно
проговорила старуха, – прокуроров привораживать да конкурентов
изводить ты и без тайных сил сумеешь. На это у тебя деньги с пистолетами
есть. Ты, щенок, и не догадываешься, на что замахнулся! Уходи,
видеть тебя не хочу.
Ты стерпел. Не просто
стерпел – бухнулся перед Хозяйкой на колени, распростерся, без
сожаления сминая в вековой пыли модный костюмчик. Пробормотал
захлебывающимся голосом:
– Все отдам… Шестеркой
буду… Ноги мыть, воду пить… Научите, Пелагея Степановна!
О чем ты думал в эту
минуту? Ага, вот… «Ну, бабка, курва вонючая! Ты мне только дай,
чего я хочу, – а там мы с тобой сочтемся! О смерти, погань, молить
будешь!»
Наивный ты нахал! Думаешь,
она твоих мыслей не прочла? Ишь, как расцвела, Пелагея света Степановна,
Хозяйка наша! Она такое любит… Ты здесь не первый ей в ножки лбом
тычешься, а за пазухой нож держишь. Ох, прости, пистолет. Времена
изменились…
А люди все такие же
тупицы непроходимые.
Ты голову-то от пола
оторви, погляди, как Хозяйка по горнице похаживает, как улыбка
у нее на губах играет (фея! царица! за такую – в пламень вечный!),
как молодеет она на глазах… Не смотришь? Ну и не надо. Я смотрю.
Любуюсь. Трясусь, как лист осиновый… от восторга-то.
А Хозяйка – ласково
так, задумчиво:
– Может, и впрямь в
науку взять? Чтобы знание мое со мной не умерло. Ты, добрый молодец,
с полу встань. Девок там нет, так что лежать тебе вроде как и
не с руки… А насчет оплаты – сочтемся. Деньги твои мне не нужны,
старая я уже – в роскоши купаться. Ты мне помоги в одной безделице…
То, что она от тебя
потребовала, даже я – бесприютный дух, которому, в общем, нечего
терять (кроме жизни – я ведь ее неизвестно зачем берегу, постылую)
– повторить перед Небесами не решусь. О, жажда власти – бегите
от ее порочных чар, жалкие твари, ибо она безмерна, неутолима
и ужасна… Забудем о погибшей душе. Ей нет возврата.
Когда ты уходил (куда?!
Мотылек на веревочке – твое второе имя!), Хозяйка смотрела тебе
в спину. А ты шел, не оборачиваясь. Гордость распирала. Как же
– без пяти минут Ученик! Многим ли так везет?
Ну, а мы не гордые.
Мы обернемся и на миг (не более! упаси Господи слишком долго задерживаться!)
заглянем в два заряженных пистолетных ствола. Что мы там увидим?
Радость Ада – еще одна душа забыла дорогу на небо?! Величавое
могущество?! Безумие?!
…Скука. Стылая скука.
Нехорошо это. Не смотрят
так на уходящего. Даже если сама его на смерть посылаешь.
Не по-людски…
смотреть
другие рассказы этого автора... |
