|
…Из опасения быть замеченными бдительной охраной света не включали.
Тусклая лампа аварийного освещения бросала багровые блики на лица
двух неспешно прощающихся мужчин. Пожилой взъерошенный бородач
в лабораторном халате смущенно вертел в пальцах очки с толстой
оправой.
– Я вас, Алеша, еще раз предупреждаю
– не зарывайтесь. Грамоты передайте и назад. Вы у меня последний
аспирант…
– Ну что вы, Иван Осипович, – белозубая
улыбка его собеседника озарила мрачную шлюзовую камеру. – Я как-никак
мастер спорта. Чемпион области. С эспадроном мне в Москве равных
нет.
– Так то с эспадроном, – пожилой вздохнул
и зачем-то провел рукавом по блестящим полосам кирасы Алексея.
– Не переживайте.
– Так как же мне не переживать? На вас,
Алеша, последняя надежда.
– Все сделаю, как положено.
– Вы уж постарайтесь, голубчик. Когда-то
же наша уловка должна сработать! – Иван Осипович взмахнул пухлым
кулаком. – Силой-то нельзя…
Он ссутулился и сразу постарел лет на
десять.
– Так я пойду? – аспирант тронул собеседника
за рукав. – Пора уже.
– Да, конечно, - засуетился профессор,
разблокируя шлюз камеры темпорального переноса. – Уж простите,
Алеша, коня вам дать не могу. В камеру он влезет, туда хоть танк
запихай, а вот как его в институт через вахту?
– Да не переживайте, Иван Осипович,
совру что-нибудь.
– Соврите, соврите… Обязательно соврите
им… Только б вышло…
– Все будет хорошо.
Алексей улыбнулся, одернул васильковый
кунтуш, накинутый поверх кирасы. Профессор вздохнул и перекрестил
его. Справа налево, по-православному.
Толстая, герметично закрывающая просторное
помещение камеры дверь медленно закрылась. Защелкали многочисленные
блокировки.
Иван Осипович – куда девалась растерянная
неловкость – вихрем подскочил к пульту управления, водрузил короткие
пальцы на клавиатуру. Кнопки отозвались сдержанным попискиванием.
По узкой полосе индикаторного дисплея пробежали цифры: один, шесть,
один, три.
Секунду-другую экран внешнего обзора
оставался черным, как сама ночь, и вдруг взорвался пестринами
ряби. Динамики зашипели, подлаживаясь под уровень записи передающего
микрофона. Пошло изображение.
Ночь. Метель.
Крупные хлопья летели наискось через
экран, создавая впечатление помех, которых не было, да и быть
не могло.
Заснеженные ветви деревьев плавно покачивались
в так шагам пробирающегося через сугробы человека.
«Вмонтировать видеокамеру в шапку –
мысль, конечно, хорошая, - подумалось профессору. – Вот только
лица Алешкиного не видать…»
Не было видно, впрочем, и других частей
тела. За исключением мелькнувших в поле зрения камеры огромных
пальцев: аспирант то ли поправил шапку, то ли отмахнулся от низкой
ветки.
Вначале за кустами забрезжили отсветы
косматых кострищ. Потом послышалась изобилующая шипящими и жужжащими
звуками речь.
Часовые не дремали.
– Кто то есть? – донеслось из-за ближайшей
ели.
– Гонец! От гетмана Жолкевского! – немедленно
отозвался Алексей.
– Стой на месте, пан. Сейчас я пану
ротмистру доложу!
Долго ждать не пришлось. Двое драгун
с заметенными оплечьями проводили гонца к предводителю отряда.
– Поздорову тебе, пан, – рослый воин,
подергиваа длинный ус, шагнул навстречу, пристально глянул в лицо
пришельца. – Я – Михал Гродзинский, герба Молотило. А это пан
Януш Галозский, герба Черный Пес, моя правая рука.
Рядом с Гродзинским поддерживал заметно
припухшую щеку маленький шляхтич в ярко алом кунтуше.
– Как тебя, пан, величать? Что-то не
встречались мы раньше. С добрыми ли вестями?
– Зовусь я Лешко Коцек, герба – Рысь,
буду из Люблинской шляхты. А добрые ли вести, пан Михал, того
мне не ведомо. То тебе решать.
Алексей, почтительно склонившись, протянул
свернутую и запечатанную белым воском грамоту наместнику.
- Э, брат посол, - отмахнулся наместник.
– Я это дело не сильно люблю. Учили отцы-монахи, ан, видать, без
толку… Пану Янушу. Он у нас грамотей.
Галозский принял письмо, сломал печать
и, повернувшись, чтоб костер присвечивал на развернутый лист,
впился глазами в строки.
– Что ж ты пеше, пан Лешек? – поинтересовался
тем временем Гродзинский. – Или коня в лесу бросил?
– Бросил, пан Михал, как Бог свят, бросил.
Он теперь только волкам и сгодится. Сильно гнал я за вами, вот
конь и не выдержал.
– Что ж нам теперь с тобой, пан, делать?
Свободных коней в отряде нету.
Алексей пожал плечами:
– Да уж как-нибудь…
В этот миг Галозский смял лист в пальцах,
каркнув такое ругательство, аж елки лапами затрясли.
– Что ты, что ты, пан Януш? – удивленно
вскинул брови Гродзинский. – Бога не гневи…
– Измена! – воскликнул Януш, швыряя
в сердцах бумажный комок в снег.
– Черная ложь и всей Речи Посполитой
damnum!
– Да что там?
– Здесь сказано, что Михаил Романов
в Ипатьевском монастыре укрылся, alias нет его в поместье. А нам
приказано немедленно recedere к войскам гетмана!
– Быть того не может! Ты ж меня убеждал,
что Романов в городе!
– Убеждал, убеждаю и под присягой на
том стоять буду! Имею argumentum! – взвился Галозский. – А в письме
том брехня! Брехня и измена!
– Ты что, пан Януш, слову гетмана не
веришь? – прищурился Алексей.
– Я слову гетмана верю. Я разным-всяким
ночным находникам не верю!
– Это что выходит, я письмо поддельное
привез?
– Тише, тише, пан Лешек, - попытался
вмешаться наместник. – Никто тебя не винит.
Но было поздно.
– Я его виню, пан Михал! – срывая голос,
выкрикнул Галозский. – Ante omnia брешет он, что посол Жолкевского.
И про коня брешет! Пусть скажет, откуда такой шустрый вылез? За
сколько сребреников продался?
– Ах, я брешу, достопочтенный пан? –
глаза посланца опасно потемнели, рука опустилась вниз, к рукоятке
сабли.
– Брешешь!!!
– То, пан, canis брешет, кою ты на герб
налепил.
– У моей собаки зубы не твоему коту
облезлому чета! – пан Януш неуловимым движением обнажил клинок.
Далеко-далеко, за много лет и верст,
пожилой профессор схватился за голову: «Предупреждал ведь… Что-то
теперь будет!»
Если бы Алексей мог слышать учителя,
он бы, наверное, сказал: «Простите, Иван Осипович, но я узнал
Галозского. Флюсную рожу. Третья международная конференция аспирантов
и молодых ученых в Кракове. Он на фуршете за два стола от меня
около СБшников стоял. Подающий надежды агент, говорят. Вот потому
и Женя с Пашей не вернулись».
Но не было у него времени связаться
с профессором, объяснить мотивы своего поступка и попросить прощения.
Поэтому он сделал то, что счел должным – вынул саблю.
– Сейчас выясним, пан задира, кто тут
брешет, а кто за правду радеет.
– Тише, тише, панове, - попытался урезонить
их наместник. – Что ж вы, право, как felis et canis сцепились.
– Нельзя никак, - отвечал Галозский.
– Он не только измену замыслил, но и честь мою шляхетскую затронул,
герб опорочив! Если за первое еще согласен я арестовать негодяя
и судом судить, то за личное insulta рубиться насмерть буду!
– Cinsentior я, пан, с тобой сразиться.
Что б неповадно было прочим меня в брехне уличать!
– Так становись, пан!
– Libenter, пан! Кольчуги, кирасы, жупаны
на снег! Грудь на грудь!
– Вот это по-рыцарски! – прищелкнул
языком Гродзинский. Он уже понял – забияк не унять.
Почти весь отряд сбежался поглядеть
на поединок Галозского с заезжим шляхтичем. Пана Януша уважали
как славного рубаку и ссориться с ним побаивались.
Алексей быстро разделся до нательного
белья, повесил шапку на куст. Картина предстоящего боя оказалась
перед не находящим себе места профессором как на ладони.
– Ну, начнем, пан? – Януш несколько
раз взмахнул саблей, рассекая стылый воздух.
– Не хочешь помолиться? – отвечал гонец,
заводя левую руку за спину.
– Отец Небесный меня и таки примет за
мои дела. А вот ты без покаяния сдохнешь.
Клинки встретились, осторожно столкнулись,
отпрянули. Снова столкнулись.
Цок. Цок-цок.
Алексей ускорил темп, чередуя серии
ударов на верхний и нижний уровень. Януш отступал, отводя сыплющиеся
на него выпады.
Цок-цок-цок. Цок…
– А! Пся крев! – Галозский схватился
за плечо. Рукав застиранной рубахи тотчас напитался кровью.
– Герб свой вспомнил, пан? – позволил
себе усмехнуться аспирант. – Сейчас скулить будешь.
– Лайно кошачье! – Януш нанес удар такой
силы, что отбросил саблю противника назад, едва не раскроив тому
лицо, и атаковал с удвоенной яростью.
Кланг! Кланг!
Теперь уж не было места тонкой игре
клинков. Каждый взмах грозился смертью.
Гнусно запищал зуммер факса. Зашуршала,
выползая из его наэлектризованной утробы, бумага.
Галозский закрутил Алексея вокруг себя,
и они вылетели за пределы вытоптанного круга, сразу увязнув в
снегу по колени.
Иван Осипович, не глядя, потянулся рукой,
оторвал листок рядом с перфорацией. Впился глазами в текст.
Крик, вылетевший разом из десятка глоток,
вернул внимание на экран. Измаранный кровью Галозский припал на
одно колено, прижимая горсть снега к ране.
Алексей лежал ничком в парующей на морозе
черной луже.
«И этот! Прости, Алеша! Я вас на смерть
послал, теперь мой черед!»
Профессор, бормоча что-то в бороду,
вытащил и напялил на себя драный овчинный армяк, приладил на голову
облезлый треух, нагнулся, наматывая онучи.
«До встречи, панове».
Быстро пробарабанил пальцами по клавиатуре
и шагнул в шлюз установленной на автомат темпоральной камеры.
Установка негромко загудела, по приборной
доске пробежали гуськом цветные огоньки.
Наступила тишина. Аварийка освещала
опустевшее кресло, безжизненный пульт и черный прямоугольник стола,
на которым розовым пятном выделялась смятая, а после разглаженная
бумага.
На криво оторванной ленте факса черными
жучками-шашелями примостились буквы:
«Срочно вызываем заведующего Московским
филиалом института исследования времени в Варшаву для дачи показаний
по случаю антигосударственного применения вверенного оборудования.»
А поверх них – размашистая надпись красным
маркером: «Пошли на хрен!»
И подпись: «И. О. Сусанин».
смотреть
другие рассказы этого автора... |
