Горбун

    Он родился в ночь, когда над Лыдьвой бушевала гроза. Дождь яростно молотил по крыше бревенчатого дома, где в темной комнате, освещенной лишь лучиной, на постели обессиленно лежала женщина. Бабка-повитуха, смахивавшая в полутьме на ведьму, старалась облегчить муки роженицы, но ребенок появлялся на свет тяжело.

     И в тот самый миг, когда раздался его первый крик, молния поразила сосну, что росла особняком на обрывистом берегу Каменки, и сосна, несмотря на ливень, вспыхнула ярко, расколовшись надвое и рассыпая смолистые искры…

     Потом люди называли это знамением проклятия, которым он был отмечен при рождении. Тогда же, приняв кричащий мокрый комочек, повитуха завернула его в чистый рушник и украдкой истово перекрестилась на образе в углу, где тлел огонек лампадки. Мальчик родился уродцем: на его спине выпирал горб.

     Родители восприняли рождение калеки с христианским смирением: на все воля Господня… Относились они к несчастному так же, как и к остальным своим детям, не выделяя и не ограждая жалостливой опекой, однако мальчика, названного при крещении Глебом, сторонились даже собственные братья и сестры. Соседская ребятня вообще не желала играть с ним.

     Отгороженный от всех незримой стеной отчуждения, Глеб рос замкнутым и молчаливым. К десяти годам он уже помогал отцу и матери по хозяйству наравне со старшими детьми, присматривался к ремеслу отца, знатного в округе плотника. Окружавшую деревню тайгу он знал как свои пять пальцев. Часто ходил на Красные Столбы, что каменными истуканами возвышались над лесом, точь-в-точь ватага великанов. Красными же их называли из-за красновато-бурых прожилок минерала, отчего утесы казались облитыми запекшейся кровью. Поднимаясь наверх крутыми каменистыми тропками, Глеб без тени страха садился на краю обрыва. Он часами мог смотрел на отроги далеких гор в палевой дымке у горизонта, на облака, проплывающие в таком близком отсюда небе, а чаще всего - на птиц. У него просто не было слов, чтобы выразить тоску, которую будили в душе их голоса, раздающиеся в синем поднебесье…

     Глеб подрастал. Весь в отца, он обладал недюжинной силой. Неулыбчивое лицо обретало твердость, серые глаза смотрели из-под угрюмо сведенных бровей; не каждый мог выдержать прямой взгляд юноши, таилось в нем что-то… И быть бы Глебу первым женихом на деревне…

     Но уродливый горб рос вместе с ним, становясь все заметнее. В Лыдьве к Глебу относились еще более настороженно, чем прежде. Не раз он слышал за спиной опасливое перешептывание деревенских баб, но когда оглядывался на них, тем изображали напускное безразличие. Ребятня тыкала на него пальцами уже в открытую.

     Однажды за них увязалась целая ватага. "Эй, горбун, эй, горбун, а на голове колтун!" Глеб делал вид, что не обращает на них внимания, но внутри все так и кипело.

     - А ну брысь, негодники! - внезапно раздался строгий оклик. - Чего пристали к человеку?

     Ребятишки брызнули в стороны, как испуганные мальки на речной отмели. К Глебу подошел мужчина лет тридцати в старом пальто и форменной студенческой фуражке с потертым околышем. Черная бородка и круглые очки делали его лицо еще более бледным и худым. Так Глеб познакомился с Яном Войцеховским.

     Войцеховский отбывал в Лыдьве ссылку. Поговаривали, будто он участвовал в заговоре анархистов, готовил "адскую машину", чтобы убить батюшку-царя (тут все начинали истово креститься). Правда это была или нет, но бывшего студента, происходившего из знатного польского рода, сослали в Сибирь.

     Они стали настоящими друзьями. Ян относился к Глебу как к равному, не замечая его увечности. Благодаря Яну Глеб научился читать и писать. Зимними вечерами они вели долгие беседы, сидя у натопленной печки. Конечно, говорил большей частью Ян, а Глеб слушал его, затаив дыхание.

     - Человек - создание приземленное, - говорил Ян. - Все живое на земле произошло от одной-единственной амебы, что выползла в незапамятные времена на сушу из первозданного океана. Человек, в конечном счете, тоже произошел от той амебы, и в этом заключена причина его приземленности. Прикованный к земле силой тяготения, человек не способен представить жизни иной, кроме своего обыденного существования. Люди привыкли считать все, что выделяется в их серой массе, уродливым и безобразным.

    - Почему? - спросил Глеб.

     - Почему так?.. - Очки Яна блеснули на миг кругляками отраженного пламени. - Им даже в голову не приходит, что за отталкивающей оболочкой может таиться прекрасная сущность. Ведь и бабочка появляется из безобразной куколки… Люди просто привыкли мнить себя вершиной творения, и невдомек им, что сам человек, быть может, лишь куколка, из которой вылупится когда-нибудь совсем иное существо, более возвышенное и совершенное…

     Разговор этот глубоко запал Глебу в душу. Новые люди, грядущие наследники земли… Они будут свободны как птицы. Они забудут тусклую прежнюю жизнь, как бабочка забывает свое существование в облике неповоротливой гусеницы.

     А по весне, едва сошел снег, из Покровска приехали два жандарма с урядником и увезли Войцеховского.

     - Не унывай! - сказал он на прощание, хлопнув Глеба по плечу. - Выше нос! Человек должен быть свободен прежде всего в душе, тогда любые решетки ему не страшны. Душу, брат, никакими решетками в плену не удержать…

     В самом начале осени, когда стояли теплые погожие деньки, в Лыдьве готовились к ежегодной ярмарке. Со всей округи съезжались купцы и крестьяне, даже помещики - ярмарка была развлечением для всех. Площадь перед церковью Николы Угодника была сплошь запружена народом, толпившимся в наспех поставленных рядах. Отовсюду раздавались бойкие голоса зазывал, смех детей, сновавших в толпе.

     Глеб бродил по ярмарке, присматривался к разным диковинам. Были тут и бугристые от мускулов силачи, и цыгане с медвежонком на цепи… Он и сам не заметил, как забрел на ту часть площади, где стояли повозки и кареты тех, кто приехал на ярмарку скорее ради развлечения, нежели по необходимости.

     Легкую повозку, запряженную парой гнедых, он заметил еще издали. В повозке, болтая по-французки с гувернанткой, сидела молоденькая девушка в модной шляпке. Глеб остановился как вкопанный; сердце забилось часто-часто. Он не мог бы выразить словами, что произошло - он не знал нужных слов. Он просто смотрел на девушку, словно то был сошедший с небес ангел.

     Не замечая ничего вокруг, Глеб подошел ближе. Девушка повернула голову… и едва не вскрикнула, заметив его. Большие синие глаза распахнулись еще шире.

     Первоначальный испуг быстро прошел, теперь девушка смотрела на горбатого парня со смесью жалости и почти детского любопытства, а он застыл, завороженный синей голубизной ее глаз - синей, как небо… Осуждающе зачирикала по-своему "мамзель".

     - Эт-то еще что такое?!! - раздался за спиной грозный рык.

     Взявшийся невесть откуда купец с всклокоченной бородой был похож на разъяренного медведя.

     - Пшел вон, урод! - проревел купец, надвигаясь на Глеба, стиснув огромные кулачищи. - Неровен час, девку мне перепугаешь. И не подходи, не то я сам тебе все кости переломаю… Эй, Мишка, Гришаня!..

     Налетевшие слуги принялись колотить Глеба. Он сперва пятился, закрывая руками голову, но потом бросился бежать сквозь образовавшееся кольцо зевак. Мелькали перекошенные рожи, руки тянулись, пытаясь схватить его… Глеб расталкивал людей, пробивая себе дорогу, а вслед ему летели крики: "Выродок проклятый! Горбатый урод!" Жители Лыдьвы не упускали возможности поизмываться над тем, кого они ненавидели.

     Глебу наконец удалось вырваться из толпы. Его гнал не страх, а желание оказаться как можно дальше от этих людей. Прочь, прочь! Встречный ветер свистел в ушах, внутри все кипело от боли и горечи.

     Лыдьва осталась позади. Он бежал в лес, к Красным Столбам, неосознанно стремясь к тому единственному место, где был по-настоящему свободен. Ветки хлестали по лицу, рвали рубаху, но Глеб этого даже не замечал.

     …Солнце клонилось к закату, когда он поднялся на вершину самого высокого из Столбов и окинул взглядом открывшийся простор. Зеленая щетина тайги в багровых предзакатных лучах казалась почти черной. Пылали подсвеченные снизу солнцем облака. Ветер накатывался сильными порывами, трепал изорванную рубаху. Лохмотья мешали, не давая вдохнуть полной грудью; Глеб сорвал их. Он стоял у края, глядя вниз, на реку, на острые изломы камней у подножия Столбов. В мыслях царила ледяная пустота. Пусто было в выжженной душе.

     Почему люди возненавидели его только за то, что он родился не таким, как они? Ведь он за всю свою жизнь не сделал им ничего плохого, никому бранного слова не сказал и не ударил… ПОЧЕМУ?..

     Глеб поднял глаза к небу. В алых косых лучах заката сновали стрижи. Они то резко падали вниз, к реке, то стремительно взмывали к самым облакам, оглашая простор печальными криками. Юноша следил за их полетом не отрываясь. Всю жизнь он втайне мечтал быть таким же свободным, как птицы, не прикованным к земле… мечтал о полете. Глеб вновь посмотрел вниз, на скалистые обломки, меж которых пробивалась Каменка. Всего несколько мгновений свободного падения…

     Но это будут ЕГО мгновения, стоящие многих лет жизни ущербного калеки. Это будет ЕГО полет.

     Раскинув руки, сделав глубокий вдох, Глеб шагнул в пустоту. В грудь, в лицо ударил воздух, вмиг забивая дыхание. Земля ринулась навстречу. Тело охватила волна дикого, нечеловеческого ужаса. И эта волна пробудила в нем то, что таилось в самой глубине его сущности. Судорожным усилием, скрежеща зубами от боли, он расправил придавленные горбом плечи, чувствуя, как за спиной что-то лопается, разрывается, высвобождается с совершенно новых, невыразимым ощущением. Боль уже не имела значения. Она уступила место пьянящей, кружащей голову СВОБОДЕ.

     Расправив широкие могучие крылья, он остановил падение над самыми камнями, а затем начал плавными орлиными кругами подниматься вверх, все выше и выше, к темнеющему небу цвета червонного золота и пурпура…

смотреть другие рассказы этого автора...